Для меня есть один Дагестан, который прожил тысячелетие. Его прошлое, настоящее и будущее слились для меня воедино. Не могу дробить его на разные времена.
История других государств и земель давно уж написана не только кровью, но и чернилами, пером по бумаге. Не только солдатами и полководцами, но и писателями, историками. Историю Дагестана писали сабли. И только двадцатый век вручил Дагестану еще и перо.
(из книги «Мой Дагестан»)
Цада!.. Семьдесят теплых очагов. Семьдесят голубых дымков, поднимающихся в чистое высокогорное небо. Белые сакли на черной земле. Перед аулом, перед белыми саклями – зеленые плоские поля. Позади аула поднимаются скалы. Серые утесы столпились над нашим аулом, словно дети, собравшиеся на плоской кровле, чтобы смотреть вниз на свадебный двор.
Приехав в аул Цада, я вспомнил письмо, которое прислал нам отец, впервые увидевший Москву. Трудно было угадать, где отец шутит, а где говорит всерьез. Он удивлялся Москве:
(предисловие к поэме "Горянка")
Лишь март принесут, словно чудо,
На маленьких крыльях стрижи,
Ты вновь на могилу Махмуда,
Горянка, цветы положи.
В груди его сердце горело,
Как будто в ненастье костер.
Влюбленно, и нежно, и смело
Он пел тебя, женщина гор.
Он не был к тебе безучастным,
Он знал твои думы и сны.
Цветком называл тебя красным
И ласточкой — дочкой весны.
А разве слыхала ты ране,
Что кто-нибудь так до него
С тобой говорил в Дагестане?
(печатается в сокращении)
Тихий плеск воды, мерное постукивание шестеренок водяной мельницы убаюкали Тажита, и он вздремнул. Скрипнула дверь и кто-то вошел в комнату. Мельник открыл глаза и увидел юношу в белой рубахе с засученными до локтей рукавами. Из-под военной фуражки выбивался вихрь густых черных волос.
– Салам алейкум! – весело сказал юноша.
– Ваалейкум салам! – ответил мельник, зевая и разглядывая вошедшего.
– Я из Отар, привез пшеницу. Когда смелете?
Я сижу в парке, в тени вековых деревьев, спасающих от июльской жары. Вокруг множество людей – и пожилых и молодых. Играют дети, в колясках провозят малышей. Но я словно пребываю в одиночестве и думаю о прожитой жизни. Разное приходит на память, – что-то радует, что-то мучает. И неизбежно возникает извечный вопрос: почему в давнишних обстоятельствах поступала я так, а не иначе. Хотя знай тогда, как следует поступать, чтобы не совершить ошибки, я бы наверняка оказалась вне пылкой и неосмотрительной юности. Умение взвешивать и анализировать – примета зрелого возраста.
– Забидат, подожди одну минуточку! – подошла Валида к выходящей из магазина Забидат.
– Я тебя не узнала! – сказала, опешив, Забидат.
– Ничего удивительного в этом нет! – ехидно улыбнулась Валида. – В последнее время ты меня вообще не узнаешь, и передали мне, что ты говорила на свадьбе Заремы, что твой сын не собирается жениться на мне, и показывала сыну девушек.
– Придуманного в этих словах нет. Не знаю, кто тебе передал, но это правда.
…Сегодня Хажи-Бекир проснулся поздно, и первой его мыслью было, что Хева, наверное, уже вернулась в саклю. Однако ничто не говорило о ее присутствии: в очаге не было ни огня, ни кастрюль. Могильщик быстро оделся и выглянул во двор: и там нету Хевы. У закрытых ворот все еще мычала корова, которая по привычке подошла к ним, услыхав, что мимо гонят стадо. Так и стоит здесь, не доенная, голодная, и мычит, жалуясь. Только теперь у Хажи-Бекира стало тревожно на душе: время приближалось к обеду, а Хевы все еще не было. В отчаянии, он ударил себя кулаком по колену и поморщился от боли.
К 100-летию
Абачара Гусейнаев – известный лакский писатель, поэт, литератор, доктор филологических наук – родился в 1921 году в крестьянской семье. Окончив Кумухскую среднюю школу, он поступил в Орджоникидзевское военное училище и в 1941 году в звании старшего лейтенанта ушел на фронт.
К тому времени 19-летний юноша уже был известным среди лакцев поэтом, автором маленького сборника стихов «Огненная фиалка» («Ц1арал банавша»).
