четверг, 28 марта 2024
6+

Ахмедхан Абу-Бакар. СНЕЖНЫЕ ЛЮДИ (отрывок из повести)

…Сегодня Хажи-Бекир проснулся поздно, и первой его мыслью было, что Хева, наверное, уже вернулась в саклю. Однако ничто не говорило о ее присутствии: в очаге не было ни огня, ни кастрюль. Могильщик быстро оделся и выглянул во двор: и там нету Хевы. У закры­тых ворот все еще мычала корова, которая по привыч­ке подошла к ним, услыхав, что мимо гонят стадо. Так и стоит здесь, не доенная, голодная, и мычит, жалуясь. Только теперь у Хажи-Бекира стало тревожно на душе: время приближалось к обеду, а Хевы все еще не было. В отчаянии, он ударил себя кулаком по колену и помор­щился от боли. К тому же могильщик почувствовал го­лод: со вчерашнего обеда он только пил ледяную воду. Вот когда вспомнились ему слова Адама: «Поверь мне, дорогой Хажи-Бекир, до чего же грустно одному в сак­ле: ни огня в очаге, ни котла на огне...»

Не вытерпела душа Хажи-Бекира: распахнул нас­тежь ворота («Пусть корова идет куда хочет, хоть к шай­тану!») и решительно зашагал к сакле Адама. В про­улках, где шел могильщик, с воплями разлетались ис­пуганные куры, собаки поджимали хвосты и прятались по укромным местам, словно бы понимая, что недоброе сейчас настроение у Хажи-Бекира и лучше с ним не связываться. Возмущенный, разгневанный не меньше, чем вчера, когда обварил горло, могильщик ворвался в сак­лю, не постучав. Здесь была только Хева: сидела у оча­га и готовила обед. Хажи-Бекир был поражен ее спо­койствием, непринужденностью; что-то остро кольнуло его в сердце.

– Ты что делаешь? – рявкнул он.

– Разве не видишь: готовлю обед, – равнодушно отозвалась Хева.

– Что ты говоришь?! Какой обед? Ты должна вер­нуться домой! – закричал Хажи-Бекир.

– Как же я могу вернуться, если он не сказал тех слов?

– Как не сказал?

– Очень просто, не сказал – и все.

– А где он? – Негодованию Хажи-Бекира не было предела; только теперь его осенила догадка, что дело оборачивается очень скверно. – Где он?

– Кто?

– Твой муж. Да что я: какой он тебе муж? Горбун писклявый. Где он, спрашиваю?

– Ты всегда говорил: жене незачем знать, где её муж и что он делает. Я не слежу за мужем.

– Одумайся! Какая ты ему жена?!

– Ты же сам выдал меня за него замуж. Разве я этого хотела? Ты же уговаривал... А он не хочет те­перь произносить те слова.

– Не хочет?!

Это было уж слишком.

– Да. Зачем, говорит, я стану повторять такую бес­смыслицу; разве я попугай?.. А знаешь, Хажи-Бекир, он мне говорил такие добрые, такие хорошие слова: ты та­ких и не знаешь! Радовался, как ребенок. «Только те­перь, – сказал, – я стал человеком. И не хочу расста­ваться с тобой, Хева!»

– Так и сказал?!

– Так и сказал...

– Чтоб его сожрал каптар! Проклятый! Мы же до­говорились...

– С каптаром?!

– Хуже: с твоим горбуном... Налила б ему такого горячего супа, как мне, –  небось запел бы другое.

– Но я хуже сделала. Перепутала и положила в чай соли вместо сахара, – простодушно рассмеялась Хева.

– А он?

– Выпил! И глазом не моргнул. Сказал, что вкусно.

– Мер-рзавец! Ну, доберусь я до него... А ты сей­час же ступай домой.

– Как это – домой?

– Я тебе говорю: сейчас же отправляйся домой!

– Да я же не могу! Ведь он не сказал тех слов... Сам же знаешь.

Возразить было нечего: Хева не могла уйти просто потому, что ей захотелось уйти. Хажи-Бекир исколотил бы, как он думал, «эту бесчувственную скотину Хеву», но не смел и пальцем коснуться чужой жены. Шариат строг! И могильщик бесился от своего бессилия. Теперь он в бешенстве ругал даже самого себя, хотя еще не­давно это показалось бы Хажи-Бекиру почти богохуль­ством. «Вот и доверяй людям! – думал он. – Какая разница – человек, шайтан, каптар, мулла, парикмахер!»

В дикой ярости выбежал Хажи-Бекир из сакли.

Карабкаясь по узкой дорожке, сложенной из шат­ких каменных плит, перепрыгивая через грязные лужи и канавки, по которым течет мутный ручей, уносящий весь мусор и нечистоты аула, Хажи-Бекир, будто на крыльях, летел к сельской парикмахерской.

В полутемной комнате под сельмагом Адам в заплатанном белом халате сбривал щетину сельскому охот­нику Кара-Хартуму и рассказывал какую-то забавную историю, отчего Кара-Хартум едва не свалился со стула. Хохотали и те, что сидели поодаль на скамейке и жда­ли своей очереди: секретарь сельсовета Искендер, Одноглазый Раджаб, почтенный Али-Хужа и другие. А на площади у магазина, на току, колхозницы складывали снопы ячменя, которые на арбах привозили с поля мужчины.

– Осторожно, осторожно смейся, дорогой Кара-Хартум,– говорил Адам. – Жаль будет, если на та­ком гладком лице останется след моей бритвы.

– Ну, ну, а дальше? А дальше что? – лепетал, за­хлебываясь смехом, охотник.

– А дальше…         

Но тут Адам обернулся на шум и застыл с раскрытой бритвой в руке, побледнел. И все, кто был здесь, повернулись к сельскому могильшику, который в этот миг и впрямь был похож на ужасного Азраила, ангела смерти.

– А дальше... – еле прошептал парикмахер помертвевшими губами.

Стараясь сдержать гнев и казаться спокойным, могильщик приветствовал уважаемых людей аула. И парикмахер приободрился.

– О, здравствуй, дорогой Хажи-Бекир – восклик­нул Адам. – Садись, садись... Как спал, что во сне ви­дел? Наверное, все покойники снятся, а?

– Н-да! Особенно один.

– Кто же это, а?    

– Ты, горбун, ты! – Хажи-Бекир сгрёб Адама за ворот и оторвал от пола.  

– Я ж, слава Аллаху, не покойник – просипел па­рикмахер. – Пусти!

– Но будешь! И скоро, если сейчас же не пойдешь со мной к своей жене… Тьфу! К моей жене… и не ска­жешь тех слов? Понял?

– Ну, нет: она моя жена!

– Врешь, моя!

– А если твоя, так для чего говорить те слова?!

Могильщик растерялся: в самом деле, зачем?

– Ну, допустим, твоя.

– Сам признал: она моя жена! А теперь отпусти меня на пол, я не привык к невесомости… Вот так лучше.

Да, да, друзья, – вмешался Кара-Хартум, – рукам воли не давайте, а языком, пожалуйста, хоть мир переворачивайте! Сначала, дорогой ты наш Хажи-Бекир, следовало бы объяснить, в чём дело? О чём спор?

– Кара-Хартум прав, – сказал Али-Хужа, – раз уж мы оказались свидетелями...

 Могильщик стал рассказывать; он был убежден, что пpaв, и хотел заручиться поддержкой почтенных людей аула. Он рассказывал, стараясь быть спокойным и ни­чего не пропускать. Люди слушали, сдерживая улыбки, сочувственно качали головами, восклицали: «Вах! Вах! Кто бы подумал!» – и переглядывались с Адамом, подмигивали ему. Наконец Хажи-Бекир заключил:

– Вот и все, уважаемые, А теперь он обязан сказать Хеве эти слова.

– А что думает Адам? – спросил Али-Хужа, при­крывая ладонью улыбку.

– Как я могу их сказать? Сами посудите, добрые люди! – взмахнул руками парикмахер. – Как можно повторить слова, в которых нет никакого смысла? Я же не птица попугай, я – человек! И потом: разве я дурак, чтоб отказываться от сокровища, упавшего в мои руки?

– Гм! – важно произнес Раджаб. – Положение за­путанное.

– Разве я не прав? – спросил Хажи-Бекиp.

– Ты прав.      

– Выходит, не прав я?! — возмутился Адам.  

– Нет, и ты прав!

– Ну, люди, так не бывает: всегда кто-то виноват, кто-то прав, – возразил Кара-Хартум: мыльная пена на его подбородке уже высохла и теперь осыпалась, как иней.     

– И ты прав! – сказал Али-Хужа.

И тут люди не выдержали, расхохотались. Могильщик ожидал сочувствия, поддержки, а они смеялись над его бедствиями!

– Что за смех?! – закричал он, багровея. – Чего зубы скалите?    

– А разве не смешно?– перебил Али-Хужа. – Всем давно прожужжали уши – бросьте шариатский брак, расписывайтесь в сельсовете. Вот у него! – Али-Хужа показал на Искандера.

Секретарь сельсовета приосанился:

– Правильно говоришь, Али-Хужа!  

Но уж если случилось такое... – попытался возразить могильщик.     

Но Али-Хужа прервал;     

– Если б, дорогой Хажи-Бекир, ты с Хевой расписался в сельсовете, мог бы в своё удовольствие произносить эти слова хоть сто раз в день, и жена оставалась бы дома.

– Если бы, если бы… – возразил могильщик, – Что изменится, если я буду сожалеть? Да, я жалею, что женился по шариату… Но что меняется от моего сожа­ления? Хорошо, я теперь готов кусать не только пальцы – локти готов кусать! Ну и что же? Помогите, поч­тенные, заставьте Адама произнести эти слова.

– Нельзя насиловать человека – возразил Кара-Хартум. – Насилие карается законом.

– Так я сам его заставлю! – заорал в бешенстве Хажи-Бекир.        

Заслышав шум в парикмахерской, прибежали люди с колхозного тока, столпились у дверей, возле окон. Могильщик хотел схватить Адама, но горбун прятался за людей, проскальзывал между ними, и люди охотно про­пускали его, смыкаясь перед Хажи-Бекиром. «Скажешь?» – орал Хажи-Бекир. «Не скажу!» – отзывался Адам то за спиной Кара-Хартума, то за спиной Али-Хужи. А люди надрывались от смеха.

– Что тут происходит? – спросила, входя, встревоженная, бледная Хева.

– Играем в кошки-мышки! – весело ответил Кара-Хартум.

– Хинкал остывает. Пора обедать! – сказала Хева.

– Сейчас, дорогая, сейчас! – отозвался Адам из-за чьей-то спины. – Видишь, что этот человек хочет сде­лать с твоим мужем…

– Ты ей не муж! – заревел Хажи-Бекир. – Хорошо, что пришла, Хева. Я заставлю его сказать те слова здесь, при всех. Отойдите, люди, я в гневе, я не ручаюсь за себя...

_Хажи-Бекир засучил рукава, и открылись такие могучие волосатые руки, что Раджаб попятился, сказав: «Лапы, что у каптара, ух ты!»

– Дай ему, бедняге, хоть добрить меня! – взмолил­ся Кара-Хартум.

– Пусть потом бреет хоть тысячу бород!

– Люди, он убьет его! – кричали с улицы.

– Зачем ты упрямишься, Адам? Он же и впрямь убьет, – ласково сказала Хева, и этот ласковый голос поразил Хажи-Бекира в сердце: с ним Хева так не го­ворила! А Хева просила (неслыханно!) – Неужели те­бе не жалко жизни, Адам?

– Родная, дорогая, единственная моя, мне ничего не жаль. Я люблю тебя больше жизни.

– Тебе же я добра желаю … – мягко продолжала Хева.

Убивайте, режьте, но не скажу! Люди добрые, разве же я могу из-за пустых слов потерять такой дар судьбы, такую жену...

В слепой ярости бросился Хажи-Бекир, схватил гор­буна, взмахнул кулаком, но Адам отчаянным усилием вырвался, скользнул в толпу, а кулак могильщика обрушился на плечо Хеве, отчего Хева крикнула, как буйвол. Воцарилась страшная, напряженная тишина. Люди перестали смеяться.

– Ничего! – крикнул могильщик. – Ты, ты во всем виновата!  

– Ах так! И тебя еще называют мужчиной, – воз­мутилась Хева. – Ну погоди, ты еще пожалеешь, что поднял на меня руку при почтенных людях. В жизни не прощу!

И грозная Хева вышла из сакли…

Ахмедхан Абу-Бакар

 

Новый номер