Журнал «Женщина Дагестана»

Ничто в этот день не предвещало мне встречи с любимым. Все было более чем обыч­но: и настроение, и мой внешний вид, и даже погода. Меня, студентку-первокурсницу, воз­вращающуюся после каникул из нашего малень­кого городка в Махачкалу, провожала на автостан­ции мама. К моему неудовольствию, она отправи­ла со мной три огромные сумки с продуктами.

– Ничего, доченька, там такси возьмешь. Толь­ко, смотри, к частнику не садись.

Кое-как разместив багаж, я стала искать свое место. Но на указанном в билете месте уже сидел парень. Я протянула ему свой билет, а он в ответ достал из кармана свой, причем на то же место.

–  Вы садитесь, а я разберусь с водителем, – сказал он, уступая мне место.

Через некоторое время парень вернулся и сел рядом.

– Что ж, нет худа без добра, – улыбаясь, сказал он. – Небольшая ошибка у них вышла. Но раз они меня посадили с такой красивой девушкой, я их прощаю.

Почему-то сразу я увидела себя со стороны: измученную жарой, загоревшую, без косметики, одетую по-дорожному в старые джинсы и футбол­ку. «Да, красавица, нечего сказать», – подумала я про себя раздраженно, но промолчала.

Мы познакомились. Муслим – так звали моего попутчика – так же, как и я, возвращался с каникул. Учился он, как оказалось, на третьем курсе медакадемии. Для меня это было первое случайное зна­комство с парнем, но я, к своему удивлению, не чувствовала ни волнения, ни неудобства. Напро­тив, мне казалось, что я очень давно знаю его. Мы говорили с ним о самом разном: о своих семьях и друзьях, о будущих профессиях и своих увлечениях, о музыке и дискотеках. Я чувствовала, что и ему, так же, как и мне, все, о чем бы мы ни говорили, было очень интересно. А потом он дос­тал огромный кроссворд, и мы с ним принялись его разгадывать.

– Я и не знал, что у одной девушки может быть столько достоинств: красивая, обаятельная, ум­ная, – сказал Муслим, когда с моей помощью покончил с кроссвордом.

А я про себя подумала о том же, считая, что эти слова больше подошли бы к нему самому. Муслим был высоким, спортивного телосложения и краси­вым, просто молодой супермен с обложки мужско­го журнала

 «Бабник, наверное, – подумала я. – и не удиви­тельно – с такой внешностью, фигурой и обаяни­ем ему девчонки, наверное, и сами проходу не дают».

–  Знаете, чье имя Вы носите? – неожиданно задумчиво спросил меня Муслим.

– Знаю, это имя моей бабушки Мариам, – отве­тила я, удивившись его интересу и не поняв вопроса.

–  Не только. Так звали любимую Махмуда. Вы, наверное, читали поэму «Мариам»?

Я знала о Махмуде и его поэме постольку, по­скольку ее проходили в старших классах по дагес­танской литературе. Но никогда даже не задумывалась о том, что воспетая Махмудом Мариам может иметь ко мне какое-то отношение. А Муслим вдруг стал читать мне наизусть отрывки из этой поэмы, рассказывать интересные факты биографии Мах­муда. А потом сказал, что и сам пишет стихи, хотел поступить в Литературный, но его мама всегда мечтала о медицинском, и он уступил. Я удивилась, но ничего не сказала. А Муслим, и без слов поняв­ший мой вопрос, ответил просто:

– Понимаешь, я один у нее на всем белом свете. Она воспитывалась в детдоме, вышла замуж за моего отца и, прожив всего три года с ним, овдовела. С тех пор мы с ней вдвоем. У меня есть родственники со стороны отца, а у нее вообще никого нет. Она очень больна и всегда мечтала, что ее сын будет доктором и обязательно очень хоро­шим специалистом. С детства внушала мне это, очень следила за моими успехами и школе. Я не мог ей отказать.

Мне было легко и интересно с этим парнем, и казалось, что я очень давно знакома с ним. Огор­чало лишь одно – мы подъезжали к Махачкале, а расставаться очень не хотелось.

–  Я провожу тебя, если разрешишь, –  сказал Муслим, помогая мне выйти из автобуса. – Где ты живешь?

Я назвала адрес дома, где вместе с однокурсницей снимала квартиру, и он взял такси.

Наира, моя соседка и подружка, была смелее и общительнее меня и, увидев моего помощника, тут же пригласила его к нам на чай. Муслим вопросительно посмотрел на меня, и я, стараясь скрыть свою радость, кивнула.

С тех пор он стал частым гостем в нашей квар­тире, приходил к нам по вечерам, приглашал на дискотеку, гулял с нами в парке. Шло время. И постепенно мы все чаще стали встречаться с ним наедине. Все было чисто и красиво: мы повсюду бывали вместе, на всех молодежных тусовках, на концертах, показах мод и т.д., гуляли в парке и по  ночному городу. Говорили обо всем и ни о чем, но всегда расставались с неохотой. Мы не строили никаких планов, не говорили о женитьбе. Но я уже любила этого парня всей душой и всегда хотела одного: видеть и слышать его, быть рядом. Он говорил мне о том, что я ему нравлюсь, что я особенная, не похожая на других. Так прошел еще один год.

Наира часто спрашивала у меня, не собираемся ли мы пожениться. Я все отшучивалась, но и сама нередко задумывалась о том, насколько серьезно Муслим относится ко мне. Он не говорил мне о любви, обходился другими словами. А я, очевид­но, ждала «классического» признания, страдала от сомнений и неопределенности. Потом утешала себя тем, что он любит меня, просто иначе выра­жает чувства.

Однажды я сильно простудилась и слегла. Наи­ра уехала домой на выходные, и за мной ухаживал Муслим. Он приготовил еду, компот из кураги, дежурил возле меня всю ночь. На следующий день мне стало полегче, но он не ушел, был со мной весь день и остался в этот вечер ночевать. До этого у нас с ним никогда не было близости, но в эту ночь мне было так тепло и надежно в любимых руках, что я не смогла его оттолкнуть. Я слышала раньше от других, что в моменты близости с любимым человеком можно потерять голову. Так оправдыва­ли себя многие обманутые девушки. Но я, воспи­танная в слишком строгих правилах, всегда обви­няла самих девушек в происшедшем, всегда счи­тала: девушка должна выходить замуж невинной. А сказкам о том, что влюбленные теряют голову, разум, контроль над собой, просто не верила. Теперь это случилось со мной. Произошло то, что не могло не произойти.

А потом я очень расстроилась. Муслим, как мне показалось, тоже. Он молча сидел рядом, опустив голову, не утешал, не говорил, что теперь мы обязательно поженимся. Сказал лишь, что винит  только себя за несдержанность, попросил у меня прошения.

Обида, вдруг резко возникшая в моем сердце, затмила все: и боль, и страх, и стыд. Его слова я восприняла однозначно, как нежелание жениться на мне, как страх, что я теперь могу предъявить ему претензии. Подумала и о том, что он может считать меня хитрой и продуманной, затащившей его в постель, чтобы поскорее отвести в загс. Он и не заметил перемену в моем настроении – так был занят переживаниями. А я неожиданно для себя успокоилась, взяла себя в руки и даже как-то сумела успокоить и его. Сказала, что я не жалею ни о чем. Пусть все будет как будет. Он что-то говорил в ответ, но я уже его не слышала. Я ослепла и оглохла от своей обиды и разочарования в любимом.

Он ушел. А на следующий день мы встретились вновь, И опять потекли дни. Муслим приходил и уходил, все было по-прежнему. Внешне ничего не изменилось; он также проводил со мной все свое свободное время, говорил те же слова, что и раньше, смотрел влюбленными глазами. Но словно дал обет не говорить мне слова «люблю» и не предлагать стать его женой. Спустя некоторое время после нашей ночи любви Муслим уехал на неделю домой. А по возвращении, как всегда, пришел ко мне. Несколько дней разлуки помогли мне подготовиться к разговору с ним и решиться на разрыв. Я понимала – обида, разъедающая мою душу, не пройдет. И каждая наша встреча была солью на мою рану. Я не винила Муслима. Конечно, в ту ночь я ждала от него слов утешения и любви, ведь если он не собирается от меня отказаться – зачем ему было так ругать себя и расстраиваться. И мне не нужна была жалость, если он решится жениться из чувства долга и порядочности. Я сказала Муслиму, что между нами все кончено и не стала ему ничего объяснять. А на его удивленный вопрос: «Почему?» – ответила про­сто: «Я не люблю тебя». Он не поверил, просил объяснений, но я была непреклонна. А когда он пришел ко мне на следующий день и сказал, что все равно не оставит меня, – использовала после­дний и беспроигрышный аргумент: «Я люблю другого».

Муслим некоторое время стоял молча, потом повернулся и ушел. Я проплакала всю ночь, но осталась при своем мнении, что поступила правильно – не обременила любимого человека своей ошибкой, не поставила его в тупик. А продолжать встречаться с ним, как и раньше, словно ничего не произошло, –  не могла. Дальнейшее было похоже на кино…

Через некоторое время я узнала, что беремен­на. Поделилась с Наирой, а она стала требовать, чтобы я сказала об этом Муслиму. Но я отказалась. Зачем мне портить его жизнь, ставить перед фактом, ведь он ничего мне не обещал, не говорил даже, что поженимся. Я винила только себя. Наира все-таки собиралась рассказать Муслиму о моей беременности и ждала его приезда. Но я надеялась, что успею до тех пор сделать аборт и уговорить Наиру молчать – ведь уже ничего нельзя изменить. Мысли о том, чтобы сохранить ребенка, я не допускала, мои родители ни при каких обстоятельствах не поняли бы этого. Наира мою идею с абортом категорически отвергла, сказала, что зап­рёт меня и не пустит на это преступление. Она плакала и умоляла меня оставить ребенка, пугала последствиями. Но я все же, заняв необходимую сумму у другой своей подруги, отправилась в абортарий.

Готовая провалиться сквозь землю от стыда и страха, я предстала перед дежурным врачом. Видавшая виды в этом «богонеугодном» заведе­нии, она бесстрастно расспросила меня о самом главном: какая беременность, какой срок и т.д. Выдав халат и тапочки, велела подождать. Пере­одевшись, я сидела одна в небольшой полутем­ной палате и пыталась отогнать от себя невеселые мысли. Был порыв: переодеться и убежать отсю­да. Пусть будет что будет – я ведь не первая и не последняя с такой бедой. Родители не поддержат, как-нибудь сама воспитаю. Потом вдруг задума­лась: каким он будет, если родится, на кого будет похож, и вообще, кто это – мальчик или девочка? Но я не дала этим мыслям завладеть собой, решила твердо и окончательно: и моя любовь, и мой неродившийся ребенок – все останется в моей прошлой жизни...

– Мариам... – услышала я знакомый голос и подняла голову.

Передо мной стоял Муслим, а я еще долго не­ могла осознать, что это действительно он, ведь я его здесь никак не ждала. Он, не дав мне опомниться, потребовал переодеться и идти за ним. На мои попытки что-то возразить он строго и возмущенно сказал: «Это мой ребенок. И ты не имеешь права распоряжаться его судьбой сама, даже если разлюбила меня. Выход всегда есть – он родится, и ты отдашь его мне, а потом, если так хочешь, будешь свободна».

Конечно, ему и не снилась истинная причина нашего разрыва, он так и не понял, почему я вдруг оттолкнула его от себя.

Он отвез меня к себе и сказал, что утром поедет к матери сообщить о нас и ребенке и еще о том, что мы должны пожениться немедленно. Я запла­кала. Все, о чем думала последнее время: моя обида, боль и нежелание обременять его,–  все слилось в один бессвязный поток слов, упреков всхлипов, рыданий...

–  Значит, твое заявление о любви к другому выдумка? – удивился он. Я кивнула. А он облегченно вздохнул и улыбнулся:

– Я и сам вначале поверить никак не мог. Ведь ты всегда была рядом. Откуда же ему, другому, взяться? Но ты так решительно меня оттолкнула…

– Ты мне ни разу не сказал, что любишь, и потом, я видела, как ты расстроился в ту ночь...

–  Расстроился, потому что был недоволен собой, а не потому, что разочаровался в тебе. Ведь я мужчина, и должен был держать себя в руках, видел, как ты огорчилась потом, как плакала... Что касается слов любви,  я всегда считал: эти слова очень сильные, святые, и они – не на каждый день... Смешной вы народ, женщины, вам главное, чтобы сказали о любви, и это важнее, чем сама любовь. Теперь я могу тебе их сказать, имею право, потому что еще и еще раз хорошо это понял.  А ты должна мне поверить. Я люблю тебя, Мариам!

Записала Эльмира ИБРАГИМОВА