Жизнь – не те дни, что прошли,
а те, что запомнились!
П. Павленко
Это может показаться странным, но я не могу равнодушно пройти мимо магазина игрушек. Всякий раз останавливаюсь перед большой витриной, ищу новинки, с любопытством разглядываю их и радуюсь, как ребёнок. Это радость человека, проведшего голодное детство и вдруг увидевшего изобилие. Нет, он уже не хочет есть, но всё же счастлив, что всего так много.
Больше всего мое внимание привлекают куклы: темнокожие и светлые, голубоглазые и кареглазые, белокурые и темноволосые, говорящие и нет. Я стою у витрины и подмигиваю той, что мне показалась симпатичнее остальных. «Что, скучно? Хочешь гулять? Ну пойдем! Будешь дружить с моей дочерью».
Я забираю куклу и иду домой, предвкушая радость своей трехлетней дочурки.
Однажды я приехала в гости к своей подруге Беризат. Мы давно не виделись, и нам было о чем говорить. Перед отъездом я зашла в магазин и купила для её трехлетней пухленькой, розовощекой Земфирки золотоволосую синеглазую куклу.
Беризат так обрадовалась встрече со мной, что за расспросами, посыпавшимися градом, я совсем было забыла о своем подарке. Лишь позже я заметила Земфирку, с нескрываемым любопытством разглядывавшую меня.
– Ах, ты моя маленькая, – с нежностью воскликнула я. – Что у нас есть! Погоди. – И протянула ей коробку: – Открывай, сможешь?
Недолго думая, она сняла розовую ленту и открыла коробку. Взгляд девочки выражал безмятежность, граничащую с равнодушием. Она взяла куклу, осмотрела и отнесла в комнату, аккуратно посадив рядом с другими куклами и игрушками.
Вдруг какая-то обида поднялась из глубины души. Она была вызвана не столько невниманием девочки к моему подарку, сколько чем–то другим, более значительным, всегда, по-видимому, жившим во мне...
– Что ты умолкла? – выглянув из кухни и снова исчезая, спросила Беризат. Не получив ответа, она зашла в комнату. Посмотрела в сторону мирно сидевших кукол, сказала: «Все подарены. Вот и ты куклу купила». И отчего-то вздохнула.
– Да, но….
– Но сейчас другие времена. – Она обняла меня, и этим было сказано все.
Мне стало стыдно, что обиделась на ребенка. Мы разговорились.
– А как Аминат? Как она живет?– спросила я. И хотя речь шла о подруге нашего детства, обе подумали об одном и том же.
– А помнишь... — начали мы вместе.
Конечно, мы помнили, как можно было об этом забыть. И все же я была рада, что помнила об этом и Беризат. Если бы она вдруг забыла... Это, это... было бы предательством. Она предала бы наше детство. И сегодняшняя встреча наверняка была бы последней, ибо именно память о детстве влекла меня к ней.
– А помнишь Машу? – засмеялась Баризат.
Машей звали куклу Аминат, с которой мы играли в детстве.
– А помнишь, как однажды мы забрали её поиграть к вам на ночь, – продолжала она, – и как, узнав об этом, мать Аминатки побила свою дочку?
Обе вздохнули. Память унесла нас в детство, в трудное послевоенное время. В детство, когда хлеб уже был, но не было его столько, чтобы наесться досыта, в детство, когда наши отцы вернулись с войны, но мы все же почти не видели их, в детство, когда не было красивых игрушек.
– Бедная Аминат, – уже со смехом сказала Беризат, – из-за куклы чуть не потеряла подруг.
– И голову, – добавила я.
– А какая вредная была у нее сестренка...
– Все из-за нее...
– Все время жаловалась матери.
– Ябеда настоящая, – вдруг вспомнила я это обидное детское слово.
– А мы... – вновь вздохнула Беризат, – мы, как побитые собаки, простив и забыв обиды, снова шли к ним.
Я невольно засмеялась, вспомнив те времена, когда мы с Беризат, пристыженные и униженные постоянными обидами со стороны матери Аминатки, но до безумия влюбленные в Машу, опустив плечи и потупив взгляд, как кошки, быстренько пробегали через порог, избегая встречи с матерью подруги.
– А ты помнишь, – вдруг засмеялась Беризат, – как мы целыми часами нянчили толстого братика Аминат? – спросила я подругу.– Завтра, наверное, поеду к ней.
В ту ночь мы долго не могли уснуть. Воспоминания теснились, как в бестолковой и беспорядочной очереди, выталкивая друг друга. Мы вспоминали свой аул, товарищей.
Легли поздно. Память, взбудораженная воспоминаниями, словно обрадовавшись такой возможности, долго не давала мне покоя.
...Прошло семь послевоенных лет. Мне и моим подругам было по шесть лет. Зимой не хватало обуви, и на улицу выходили по очереди, да и старые пальтишки имели по десять заплат. Но когда весна полностью вступала в свои права, мы забывали обо всем. И, наверное, последнее предшкольное лето нашего детства прошло бы без печали и огорчений, если бы однажды отец не привез из города куклу...
Мы всегда играли втроем, чаще всего у Беризат. Из обломков посуды, кусков ситца, штапеля мы сооружали домик, или строили его стены где-нибудь в углу, одну свободную сторону завешивали куском материи, другую сторону заставляли чем-нибудь: это был вход. Устраиваясь в таком домике, затевали игры. Когда же игра расстраивалась или надоедала, мы бежали за речку к стадам, надаивали себе молока, потом в густой траве собирали терн или сплетали из травы венки, надевали на головы и убегали ловить бабочек. Набегавшись, мы устраивались в траве, делали из найденной кукурузной кочерыжки куклу, на толстый конец повязывали платок, середину обвязывали красивым куском ситца, это была юбка или передник, а точнее, платье без верхней части. Из старого тряпья делали постель. Игра с такой куклой так забавляла нас, что и не подозревали, что на свете существуют настоящие куклы.
Как-то Аминат не пришла. Мы знали, что отец ее, бухгалтер колхоза, уехал в город, и то, что подруга не пришла, встревожило нас. И мы с Беризат пошли к ним домой. У них было трое детей. Аминат была старшей.
Когда мы вошли, на тахте, застеленной войлочными коврами, Аминат и Еминат играли с большой куклой, которая была настолько красива, что в первую минуту мы от удивления застыли на пороге. Восторг лишил нас слов. Первой опомнилась Беризат. Она бросилась к тахте, и давясь слюной, воскликнула:
– Что за чудо?! Это кукла?!
– Какие у нее волосы красивые! Как у нашей Маши, – оправившись, несмело добавила я.
– Правда, – заново разглядывая куклу, сказала Аминат, – я и не заметила сразу. Смотрите, и глаза, и волосы, и румяное лицо – все, как у нашей докторши Маши.
Мы на все лады расхваливали куклу, не забывая при этом непрестанно ощупывать ее.
– И «мама» говорит, – похвасталась Еминат, переворачивая куклу. Кукла «звала» маму, и это приводило нас в восторг.
Мы попросили Аминат назвать куклу Машей.
В нашем ауле, где жили только ногайцы, фельдшером работала русская девушка Маша. Среди смуглых черноволосых жителей аула она выделялась своей внешностью: беленькая, синеглазая, румяная, золотоволосая. Едва завидев ее на улице, мы бегали за ней и кричали: «Маша! Маша!» Девушка останавливалась, поджидала нас, гладила по голове, и некоторое время мы шли рядом.
Жители аула любили ее, как родную, и хотя говорили с ней по-ногайски, она прекрасно понимала их. В то время, когда мы назвали куклу ее именем, Маша еще работала в нашем ауле.
После Маши самодельные куклы стали казаться нам уродливыми. Мы с утра до вечера пропадали у Аминат. Нелегко удавалось родителям уводить нас домой. В который раз они говорили нам, что неудобно целыми днями находиться в чужом доме, где и без нас хватает забот. Они чувствовали, что матери нашей подруги не нравятся эти визиты. Но ничего не помогало. Мы выполняли в доме у Аминат различные работы: подметали двор, носили воду, кормили кур, смотрели за Казбием, чтобы, избавившись от этих вынужденных занятий, бежать к кукле, устраиваться в уголке, играть с ней.
Но все портила нам Еминат. Она жаловалась матери, и Аминат знала об этом.
– Какая ты вредная! Разве я тебе не давала с куклой поиграть, — злилась она на сестру, когда мать, отругав её и бросив в нашу сторону красноречивый взгляд, уходила.
Но Еминат не сдавалась.
– Ты из-за своих подруг всегда меня обижаешь. Я скажу маме, что ты меня ругала.
– Да иди, ради бога, иди, иди, ябеда! – отвечала ей Аминат и уходила играть с нами за сарай.
Но ходить к Аминат домой становилось всё неприятнее, и удовольствие от игры отравлялось страхом перед грубым вмешательством ее матери.
Как-то вечером мы попросили у подруги куклу, чтобы поиграть у себя дома. Аминат, хотя и боялась гнева матери, куклу все же дала. Мы забрали куклу ко мне домой, к нам ночевать пришла Беризат. Теперь можно играть вдоволь.
Мама сразу заметила куклу и, глядя на нее, с грустью сказала:
– Вот ты какая красивая! Видимо, не зря наши дети бегают к тебе.– Потом, нахмурив брови, спросила нас: –Украли, что ли?
– Нет, — одновременно ответили мы с Беризат. – Попросили на ночь.
Мать грустно улыбнулась, задумалась, но ничего не сказала. Утром мы вернули куклу хозяйке. Аминат стояла во дворе, прислонившись к стенке, и горько плакала. Мы поначалу растерялись. Предчувствие чего-то недоброго закралось в наши сердца.
– Мама побила... за куклу, – жаловалась Аминат. Потом, подняв на нас опухшие от слез глаза, прошептала: – Уходите скорее, а то и вам достанется.
Было неловко и стыдно бежать, оставив подругу, которой досталось из-за нас. Мы стояли, не двигаясь, хотя и боялись гнева ее матери. Вскоре та вышла на крыльцо и, заметив нас, принялась кричать:
– Убирайтесь, негодницы, чтобы духу вашего больше здесь не было! Для вас, что ли, купили ее? Повадились ходить сюда каждый день. До чего дошло: вещь чужую забирают! А эта, – продолжала она, указывая на дочь, – дура набитая! Сестре своей, небось, жалко, а как другим – так забирайте!
Долго еще ругалась мать Аминатки. Слезы обиды и унижения душили нас. Мы ушли. Дома я не могла смотреть на родителей. «Всё жалеют, жалеют. Одну куклу купить не могут». – раздраженно думала я.
Мы перестали ходить к Аминат, да и она не появлялась. Прошло два дня. Мы с Беризат играли в прежние игры. Обида не забывалась, но мы старались не думать о ней. Беспокоились о подруге. На третий день пришла Аминат. Похудевшая, бледная. Виновато сказала:
– Мама не дает больше. Теперь кукла принадлежит Еминат.
Мы утешали подругу, говорили, что кукла нам не нужна. Главное, чтобы мы были вместе. Постепенно мы снова привыкли к прежним куклам, хотя, вспоминая Машу, вздыхали.
Однажды отец собрался в город. Он должен был продать урожай, снятый с огорода.
– Папа, купи мне большую синеглазую куклу. Очень прошу тебя, купи.
Может, он и согласился бы, но услышала мать и ответила за него:
– Нет, доченька, ты лучше не проси, родная. Как он тебе куклу купит, когда вы все раздетые ходите, a зима не за горами.
Так и не осуществилась моя последняя надежда получить куклу.
Я выросла, окончила школу, поступила в институт. Растут свои дети, у которых много кукол и игрушек. Но отчего-то всегда болезненно щемит сердце, когда я вижу в магазинах красивых, синеглазых кукол, похожих на нашу Машу, словно все они украдены из моего детства.
Бийке Кулунчакова
Перевод с ногайского Н. Гилядова
Литературная страница
КУКЛА
Жизнь – не те дни, что прошли,
а те, что запомнились!
П. Павленко
Это может показаться странным, но я не могу равнодушно пройти мимо магазина игрушек. Всякий раз останавливаюсь перед большой витриной, ищу новинки, с любопытством разглядываю их и радуюсь, как ребёнок. Это радость человека, проведшего голодное детство и вдруг увидевшего изобилие. Нет, он уже не хочет есть, но всё же счастлив, что всего так много.
Больше всего мое внимание привлекают куклы: темнокожие и светлые, голубоглазые и кареглазые, белокурые и темноволосые, говорящие и нет. Я стою у витрины и подмигиваю той, что мне показалась симпатичнее остальных. «Что, скучно? Хочешь гулять? Ну пойдем! Будешь дружить с моей дочерью».
Я забираю куклу и иду домой, предвкушая радость своей трехлетней дочурки.
Однажды я приехала в гости к своей подруге Беризат. Мы давно не виделись, и нам было о чем говорить. Перед отъездом я зашла в магазин и купила для её трехлетней пухленькой, розовощекой Земфирки золотоволосую синеглазую куклу.
Беризат так обрадовалась встрече со мной, что за расспросами, посыпавшимися градом, я совсем было забыла о своем подарке. Лишь позже я заметила Земфирку, с нескрываемым любопытством разглядывавшую меня.
– Ах, ты моя маленькая, – с нежностью воскликнула я. – Что у нас есть! Погоди. – И протянула ей коробку: – Открывай, сможешь?
Недолго думая, она сняла розовую ленту и открыла коробку. Взгляд девочки выражал безмятежность, граничащую с равнодушием. Она взяла куклу, осмотрела и отнесла в комнату, аккуратно посадив рядом с другими куклами и игрушками.
Вдруг какая-то обида поднялась из глубины души. Она была вызвана не столько невниманием девочки к моему подарку, сколько чем–то другим, более значительным, всегда, по-видимому, жившим во мне...
– Что ты умолкла? – выглянув из кухни и снова исчезая, спросила Беризат. Не получив ответа, она зашла в комнату. Посмотрела в сторону мирно сидевших кукол, сказала: «Все подарены. Вот и ты куклу купила». И отчего-то вздохнула.
– Да, но….
– Но сейчас другие времена. – Она обняла меня, и этим было сказано все.
Мне стало стыдно, что обиделась на ребенка. Мы разговорились.
– А как Аминат? Как она живет?– спросила я. И хотя речь шла о подруге нашего детства, обе подумали об одном и том же.
– А помнишь... — начали мы вместе.
Конечно, мы помнили, как можно было об этом забыть. И все же я была рада, что помнила об этом и Беризат. Если бы она вдруг забыла... Это, это... было бы предательством. Она предала бы наше детство. И сегодняшняя встреча наверняка была бы последней, ибо именно память о детстве влекла меня к ней.
– А помнишь Машу? – засмеялась Баризат.
Машей звали куклу Аминат, с которой мы играли в детстве.
– А помнишь, как однажды мы забрали её поиграть к вам на ночь, – продолжала она, – и как, узнав об этом, мать Аминатки побила свою дочку?
Обе вздохнули. Память унесла нас в детство, в трудное послевоенное время. В детство, когда хлеб уже был, но не было его столько, чтобы наесться досыта, в детство, когда наши отцы вернулись с войны, но мы все же почти не видели их, в детство, когда не было красивых игрушек.
– Бедная Аминат, – уже со смехом сказала Беризат, – из-за куклы чуть не потеряла подруг.
– И голову, – добавила я.
– А какая вредная была у нее сестренка...
– Все из-за нее...
– Все время жаловалась матери.
– Ябеда настоящая, – вдруг вспомнила я это обидное детское слово.
– А мы... – вновь вздохнула Беризат, – мы, как побитые собаки, простив и забыв обиды, снова шли к ним.
Я невольно засмеялась, вспомнив те времена, когда мы с Беризат, пристыженные и униженные постоянными обидами со стороны матери Аминатки, но до безумия влюбленные в Машу, опустив плечи и потупив взгляд, как кошки, быстренько пробегали через порог, избегая встречи с матерью подруги.
– А ты помнишь, – вдруг засмеялась Беризат, – как мы целыми часами нянчили толстого братика Аминат? – спросила я подругу.– Завтра, наверное, поеду к ней.
В ту ночь мы долго не могли уснуть. Воспоминания теснились, как в бестолковой и беспорядочной очереди, выталкивая друг друга. Мы вспоминали свой аул, товарищей.
Легли поздно. Память, взбудораженная воспоминаниями, словно обрадовавшись такой возможности, долго не давала мне покоя.
...Прошло семь послевоенных лет. Мне и моим подругам было по шесть лет. Зимой не хватало обуви, и на улицу выходили по очереди, да и старые пальтишки имели по десять заплат. Но когда весна полностью вступала в свои права, мы забывали обо всем. И, наверное, последнее предшкольное лето нашего детства прошло бы без печали и огорчений, если бы однажды отец не привез из города куклу...
Мы всегда играли втроем, чаще всего у Беризат. Из обломков посуды, кусков ситца, штапеля мы сооружали домик, или строили его стены где-нибудь в углу, одну свободную сторону завешивали куском материи, другую сторону заставляли чем-нибудь: это был вход. Устраиваясь в таком домике, затевали игры. Когда же игра расстраивалась или надоедала, мы бежали за речку к стадам, надаивали себе молока, потом в густой траве собирали терн или сплетали из травы венки, надевали на головы и убегали ловить бабочек. Набегавшись, мы устраивались в траве, делали из найденной кукурузной кочерыжки куклу, на толстый конец повязывали платок, середину обвязывали красивым куском ситца, это была юбка или передник, а точнее, платье без верхней части. Из старого тряпья делали постель. Игра с такой куклой так забавляла нас, что и не подозревали, что на свете существуют настоящие куклы.
Как-то Аминат не пришла. Мы знали, что отец ее, бухгалтер колхоза, уехал в город, и то, что подруга не пришла, встревожило нас. И мы с Беризат пошли к ним домой. У них было трое детей. Аминат была старшей.
Когда мы вошли, на тахте, застеленной войлочными коврами, Аминат и Еминат играли с большой куклой, которая была настолько красива, что в первую минуту мы от удивления застыли на пороге. Восторг лишил нас слов. Первой опомнилась Беризат. Она бросилась к тахте, и давясь слюной, воскликнула:
– Что за чудо?! Это кукла?!
– Какие у нее волосы красивые! Как у нашей Маши, – оправившись, несмело добавила я.
– Правда, – заново разглядывая куклу, сказала Аминат, – я и не заметила сразу. Смотрите, и глаза, и волосы, и румяное лицо – все, как у нашей докторши Маши.
Мы на все лады расхваливали куклу, не забывая при этом непрестанно ощупывать ее.
– И «мама» говорит, – похвасталась Еминат, переворачивая куклу. Кукла «звала» маму, и это приводило нас в восторг.
Мы попросили Аминат назвать куклу Машей.
В нашем ауле, где жили только ногайцы, фельдшером работала русская девушка Маша. Среди смуглых черноволосых жителей аула она выделялась своей внешностью: беленькая, синеглазая, румяная, золотоволосая. Едва завидев ее на улице, мы бегали за ней и кричали: «Маша! Маша!» Девушка останавливалась, поджидала нас, гладила по голове, и некоторое время мы шли рядом.
Жители аула любили ее, как родную, и хотя говорили с ней по-ногайски, она прекрасно понимала их. В то время, когда мы назвали куклу ее именем, Маша еще работала в нашем ауле.
После Маши самодельные куклы стали казаться нам уродливыми. Мы с утра до вечера пропадали у Аминат. Нелегко удавалось родителям уводить нас домой. В который раз они говорили нам, что неудобно целыми днями находиться в чужом доме, где и без нас хватает забот. Они чувствовали, что матери нашей подруги не нравятся эти визиты. Но ничего не помогало. Мы выполняли в доме у Аминат различные работы: подметали двор, носили воду, кормили кур, смотрели за Казбием, чтобы, избавившись от этих вынужденных занятий, бежать к кукле, устраиваться в уголке, играть с ней.
Но все портила нам Еминат. Она жаловалась матери, и Аминат знала об этом.
– Какая ты вредная! Разве я тебе не давала с куклой поиграть, — злилась она на сестру, когда мать, отругав её и бросив в нашу сторону красноречивый взгляд, уходила.
Но Еминат не сдавалась.
– Ты из-за своих подруг всегда меня обижаешь. Я скажу маме, что ты меня ругала.
– Да иди, ради бога, иди, иди, ябеда! – отвечала ей Аминат и уходила играть с нами за сарай.
Но ходить к Аминат домой становилось всё неприятнее, и удовольствие от игры отравлялось страхом перед грубым вмешательством ее матери.
Как-то вечером мы попросили у подруги куклу, чтобы поиграть у себя дома. Аминат, хотя и боялась гнева матери, куклу все же дала. Мы забрали куклу ко мне домой, к нам ночевать пришла Беризат. Теперь можно играть вдоволь.
Мама сразу заметила куклу и, глядя на нее, с грустью сказала:
– Вот ты какая красивая! Видимо, не зря наши дети бегают к тебе.– Потом, нахмурив брови, спросила нас: –Украли, что ли?
– Нет, — одновременно ответили мы с Беризат. – Попросили на ночь.
Мать грустно улыбнулась, задумалась, но ничего не сказала. Утром мы вернули куклу хозяйке. Аминат стояла во дворе, прислонившись к стенке, и горько плакала. Мы поначалу растерялись. Предчувствие чего-то недоброго закралось в наши сердца.
– Мама побила... за куклу, – жаловалась Аминат. Потом, подняв на нас опухшие от слез глаза, прошептала: – Уходите скорее, а то и вам достанется.
Было неловко и стыдно бежать, оставив подругу, которой досталось из-за нас. Мы стояли, не двигаясь, хотя и боялись гнева ее матери. Вскоре та вышла на крыльцо и, заметив нас, принялась кричать:
– Убирайтесь, негодницы, чтобы духу вашего больше здесь не было! Для вас, что ли, купили ее? Повадились ходить сюда каждый день. До чего дошло: вещь чужую забирают! А эта, – продолжала она, указывая на дочь, – дура набитая! Сестре своей, небось, жалко, а как другим – так забирайте!
Долго еще ругалась мать Аминатки. Слезы обиды и унижения душили нас. Мы ушли. Дома я не могла смотреть на родителей. «Всё жалеют, жалеют. Одну куклу купить не могут». – раздраженно думала я.
Мы перестали ходить к Аминат, да и она не появлялась. Прошло два дня. Мы с Беризат играли в прежние игры. Обида не забывалась, но мы старались не думать о ней. Беспокоились о подруге. На третий день пришла Аминат. Похудевшая, бледная. Виновато сказала:
– Мама не дает больше. Теперь кукла принадлежит Еминат.
Мы утешали подругу, говорили, что кукла нам не нужна. Главное, чтобы мы были вместе. Постепенно мы снова привыкли к прежним куклам, хотя, вспоминая Машу, вздыхали.
Однажды отец собрался в город. Он должен был продать урожай, снятый с огорода.
– Папа, купи мне большую синеглазую куклу. Очень прошу тебя, купи.
Может, он и согласился бы, но услышала мать и ответила за него:
– Нет, доченька, ты лучше не проси, родная. Как он тебе куклу купит, когда вы все раздетые ходите, a зима не за горами.
Так и не осуществилась моя последняя надежда получить куклу.
Я выросла, окончила школу, поступила в институт. Растут свои дети, у которых много кукол и игрушек. Но отчего-то всегда болезненно щемит сердце, когда я вижу в магазинах красивых, синеглазых кукол, похожих на нашу Машу, словно все они украдены из моего детства.
Бийке Кулунчакова
Перевод с ногайского Н. Гилядова
