Наш корреспондент беседует с известным скульптором, заслуженным деятелем искусств Дагестана Беллой Алимовной Мурадовой о славной и трудной судьбе матери, непревзойденной актрисы, народной артистки СССР, лауреата государственной премии имени К. Станиславского, кавалера многих орденов и медалей, любимой и почитаемой всеми народами Дагестана Барият Солтанмеджидовны Мурадовой.
– Белла Алимовна, авторы публикаций о жизни и творчестве Вашей матери по-разному называют время и место её рождения. Может, Вы внесёте ясность в этот вопрос?
– В Большой советской энциклопедии и многих других справочных изданиях указано, что мама родилась 3-го, а по старому стилю 16-го января 1914 года. Это вовсе не так. Мы никогда в семье не отмечали мамин день рождения в начале года. Она родилась 10 сентября 1914 года, и не в селении Нижний Дженгутай, как об этом все пишут, а в городе Темир-Хан-Шуре. Так у неё и в паспорте записано.
– Расскажите немного о родителях Барият Солтанмеджидовны. О них практически нет никаких сведений.
– Отец мамы, мой дедушка Солтанмеджид, родом из Кадара. Бабушка Балаханум – уроженка Нижнего Дженгутая. В год, когда родилась мама, дедушку забрали на войну. Он был всадником знаменитой «Дикой дивизии». В одном из боев получил тяжелое ранение и его демобилизовали. Но мирной жизни он так и не вкусил. Началась интервенция, гражданская война, дедушка ушел в красные партизаны и записался в отряд Махача Дахадаева. Если на германском фронте бог миловал и не лишил жизни, смертельная пуля настигла его уже в родных горах. Маме тогда было всего четыре года. Для бабушки, оставшейся одной, без мужа, с тремя маленькими детьми на руках, начались, наверное, самые страшные и мучительные годы.
Но время бежит... Зарубцуются старые душевные раны, и она еще станет свидетельницей, как её звонкоголосая Барият всего в 21 год станет первой Народной артисткой Дагестана.
– Барият Мурадова сыграла более 200 ролей на театральной сцене. Как Вы думаете, какие образы были ей ближе всего по духу, по характеру?
– Трудно сразу ответить на Ваш вопрос. Это были всегда разные образы. То она сильная и властная Танкабике в пьесе Мустая Карима, то трагическая и обреченная Сусанна в «Намусе» Шервашидзе, то смешная и простодушная Джумайсат в «Молла Насретдине», то шекспировская Джульетта или же поэтичная Гулькыз в «Айгази» Салаватова, которую она играла более 20 лет. Собственно, благодаря таланту мамы этот персонаж стал одним из главных в пьесе. Мама никогда не зубрила тексты. Внимательно прочитав сценарий, она вживалась в образ, который ей предстояло воплотить на сцене, и играла, все время импровизируя. Наверное, поэтому любая ее роль каждый раз раскрывалась по-новому. В последние годы она отдавала предпочтение образам матерей. Я не знаю ни одного человека, который, прослушав монолог Толганай из пьесы Чингиза Айтматова «Материнское поле» в мамином исполнении, остался бы равнодушным!
– А какой была Ваша мама дома, в кругу семьи?
– Я не помню, чтобы мама когда-нибудь повышала на нас с Инессой, моей старшей сестрой, голос, хотя и страшно уставала. Репетиции, спектакли, концерты допоздна, бесконечные гастроли. И так изо дня в день, из года в год. Её в театре использовали буквально как ломовую лошадь. У нас в доме были различные музыкальные инструменты, но мама практически не брала их в руки, не играла и не пела… Ее отдохновением была классическая музыка. Когда мама слушала музыку, мы старались её не беспокоить…
– Наверное, вы нелегко пережили разлад в семье, когда родители решили расстаться?
– Мы очень надеялись, что все образуется и папа с мамой вновь будут вместе. Они потом много раз то сходились, то опять расходились. Что-то мешало им обрести семейный покой. Папа хоть и жил отдельно, но о нас с Инессой не забывал. Как-то он повел меня в Музей изобразительных искусств. На выставке, посвященной жизни и творчеству Льва Толстого, было много старых фотографий. Указав на одну из них, где был изображен высокий статный мужчина с черными пышными усами, папа сказал: «Смотри, вот это твой дедушка, Селимхан Курумов. Он жил и работал в усадьбе писателя в Ясной Поляне, и они с Львом Николаевичем были большие друзья»…
В начале 70-х годов папа тяжело заболел. Присматривать за ним было некому. Мама, несмотря на то, что они были в разводе, бегала по врачам, доставала какие-то лекарства, но папе это не помогло. Хоронила его тоже мама…
– Людей большого таланта подстерегают всевозможные искушения, например, им легко впасть в грех тщеславия и гордыни. Барият Солтанмеджидовна не страдала «звездной» болезнью?
– Ну что Вы, побойтесь бога! Никогда и ни от кого я не слышала, чтобы мама на кого-то из коллег накричала, нагрубила или вела себя высокомерно по отношению к другим. Ей всегда было легче общаться с простыми людьми, чем с начальством. Она ведь была не только народной артисткой СССР, но и депутатом Верховного Совета, заседала в Кремлевском дворце, хотя никогда не состояла ни в комсомоле, ни в партии. В то время наш дом превратился, в буквальном смысле, в проходной двор. Люди, наверное, думали, что вопросы легче решить в домашней обстановке, нежели в приемной депутата, и шли к нам бесконечным потоком, не очень-то утруждая себя лишний раз взглянуть на часы. У кого-то сын нахулиганил – надо вызволять из милиции; другого незаконно исключили из списка очередников на получение жилья – необходимо восстановить; третий ищет протекции в Москве и просит замолвить словечко… Мама никому не могла отказать. Звонила, писала, ходила, а ведь у нее были еще театр и ее зрители.
– Есть такое избитое выражение: «Искусство требует жертв». Не слишком ли много оно требовало у Вашей матери? Я имею в виду не только ее трудное детство, но и последние годы жизни.
– Я прочитаю вам ее письмо, написанное незадолго до болезни.
«Моя дорогая Людочка! (Это она пишет актрисе Людмиле Григорьевне Ивановой в Москву) Что такое делается вокруг – не могу понять и выразить словами. В театре я уже более 60 лет. В самые тяжелые годы начала свою деятельность, объездила весь Кавказ, почти всю Россию, показывая искусство Дагестана. Каждый год по 3-4 раза ездила на гастроли, брала главные роли, вдобавок концерты. Измучилась, из-за театра распалась семья. Я могла поехать в Москву, меня очень просил об этом руководитель МХАТа Абрикосов. Не поехала. Приглашали в Баку – не поехала. Я всем пожертвовала ради родного театра. Меня мучают всякие завистники. Атмосфера в коллективе далеко не театральная. Просто трагедия! Начальство – взяточники и бабники, никому таланты не нужны, искусство не нужно. Мне очень дорог театр, мне очень жаль театр. Они не знают, как меня выгнать. Я подала заявление, сколько можно терпеть оскорбления! Я люблю свой театр, свой народ, родные места, Дагестан. Извини, Людочка, мне необходимо было высказаться.
С уважением Барият».
В то время, когда мама писала это письмо, она жила в однокомнатной квартире на пятом этаже. Ей было очень тяжело подниматься на такую верхотуру. Когда мы попросили обменять квартиру на более просторную на нижних этажах, из Министерства культуры отправили машину и меня вместе с мамой отвезли в район автостанции и показали каркас большого строящегося бетонного дома. Мама ужаснулась и сказала, что она просто не сможет здесь жить, да и до театра отсюда далековато.
Последний её юбилей мы отмечали в 1994 году, в узком семейном кругу. Именно тогда мама заболела, и этот страшный недуг навсегда приковал ее к постели. Чтобы присматривать за мамой, мне пришлось оставить работу. Помочь было некому. Вода в квартире только холодная, отопление не работает. Денег тоже практически не осталось. Все мамины сбережения на книжке пропали. В течение 10-ти месяцев я не могла получить положенные маме пенсионные надбавки.
Бедная моя мамочка даже в последние минуты жизни, видимо, думала о своем театре: она в бреду просила скорее принести ее одежду, так как вот-вот за ней должна заехать машина, и она не хочет опаздывать на репетицию.
– А что за история с деньгами, выделенными на строительство памятника Барият Солтанмеджидовне?
– Ой, не бередите старые раны! Я по натуре человек доверчивый, и когда речь шла о памяти моей мамы, уж никак не ожидала какого-либо подвоха. Он все время крутился в коридорах Министерства культуры, выглядел вполне порядочным человеком, а оказался обыкновенным мошенником. Взялся за проект памятника, расточал всякие дифирамбы, обещал все сделать в наилучшем виде, а когда деньги попали ему в руки, тут его и след простыл. А ведь я даже расписки у него не взяла! Столько плакала тогда от обиды и за маму, и за себя!
– Но, хвала Всевышнему, памятник Барият Мурадовой в Вашем скульптурном исполнении стоит сейчас перед фасадом Кумыкского театра! И еще – меня очень удивило, что существует лишь одна единственная книжечка о Барият Мурадовой, выпущенная 40 лет назад Даггизом. У Вас не возникало желания собрать все сохранившиеся от матери письма, документы, фотографии и издать их отдельной книгой? Думаю, она этого заслуживает.
– Все свое свободное время я практически этим и занимаюсь. Сохранились не только письма, фотографии, документы, но и дневник мамы, где она довольно подробно рассказывает о детстве, юности, о родителях и родственниках, о театре и коллегах. Надеюсь, у меня хватит сил и здоровья довести это дело до конца.
