Две ночи мамы нет дома. Она дежурит в больнице – поступила большая партия раненых.
А я сегодня проснулась раньше всех, даже раньше бабушки. Лежу и вглядываюсь в оконное стекло, покрытое толстым слоем льда. Если высунуться из-под одеяла, то обожжет холод, поэтому я лежу не шевелясь, пытаюсь разобрать узор на окне. Пожалуй, это рассвирепевший медведь поднялся на задние лапы.
Эти два дня соседи у нас. Кто принес дрова, кто кизяк, кто что-то из еды.
– Когда приходят люди, в доме становится теплее от их дыхания,– говорит бабушка.– Тучи давят на землю, а на сердце давят горестные мысли. Как природа радуется светлым дням, так душа – теплому слову.
Итак, сегодня я проснулась раньше всех. Когда поднялась бабушка, я уверена, она не подозревала, что кто-то в доме тоже не спит. Но, кроме меня, бодрствует и Нуцалай; она притворяется, боится, что ее попросят сделать какую-нибудь работу. Нуцалай молчит, когда ее окликают, она и меня научила этому.
– Небо не может хранить благодать, так хоть ты, земля, сохрани ее. Без влаги корням трудно весной...– бурчит себе под нос бабушка, приседая перед очагом.
Платье бабушки топорщится слева, где карман. Я всегда мечтаю узнать, что в нем лежит. Однако легче взять голыми руками неприступную крепость, чем узнать все, что лежит в кармане моей бабушки. Чего там только не было! Например, придет в дом соседка, спросит: «Нет ли у вас ниток?» А бабушка тут же откликается: «Каких тебе, какого цвета?» И в бездонный карман проскальзывает высохшая бабушкина рука. Раздается шум, будто ворошат горох, и бабушка безошибочно вытаскивает нитки нужного цвета. Отмотав их на сложенную бумагу, она протягивает соседке. «Дай аллах, чтобы эта нитка принесла тебе счастье!» – обрадованно частит та. Еще бы! В войну нитки были большой ценностью. Нужен кусок мыла, кишмиш, курага? Пожалуйста, все извлекалось из того кармана. Там же бабушка хранила и письма-треугольники от сына. Всего их было одиннадцать. Больше не пришло. Бабушка аккуратно сложила письма и завернула в серебристую бумагу, в такую до войны заворачивали чай. Среди писем, для верности стянутых резинкой, была и фотография бабушкиного сына с друзьями. После короткой стычки между бабушкой и мамой фотографию приклеили возле зеркала.
– Разве в кармане хранят фотографии? – спросила как-то мама. – Тебе он сын, а мне – брат. Я тоже хочу каждый день видеть его.
– Вуя! – возмутилась бабушка.– Разве я не даю тебе фотографию, когда ты попросишь?
– Да ну, ты каждый раз ее будто от сердца отрываешь. А у тебя она может измяться, порваться.
Много раз мы с Нуцалай посягали на бабушкин карман! Обычно бабушка ложилась спать последней, а мы, пошумев, повозившись, притворялись спящими, из-под прикрытых век следили за ней. Казалось, ночь кончится раньше, чем бабушка ляжет. А она все возилась, возилась у очага, подсыпала в огонь мелкие кусочки кизяка, накрывала тлеющий кизяк тазиком, чтобы сохранить огонь до утра. Наконец она прикручивала фитиль лампы и садилась на постель. Когда снимала платье, содержимое таинственного кармана начинало перекатываться, шуршать так, что мы думали: вот-вот все рассыплется, и мы узнаем, что там. Но бабушка благополучно снимала платье, сворачивала его и прятала под подушку. А спала бабушка чутко. Она говорила: «Разве может мать спать крепко, когда в глаза ее сыну каждый день заглядывает смерть?.. Даже когда птица вспорхнет с вершины Акаро, я проснусь, потому что все время в голову лезут всякие мысли, страхи, надежды, начинает болеть сердце, и ночь кажется длиннее недели».
...Потихоньку разгребая золу, бабушка нашла тлеющие угольки, посыпала их соломой, и над очагом взвились струйки белого дыма. Мое сердце, будто согревшись от этих языков огня, забилось ровнее, и по всему телу разлилось тепло. Мне казалось, что свирепый медведь на стекле теперь пустился в пляс. Под изображением зверя я разглядела силуэт мужчины с винтовкой в руках. Он гнался за кем-то с длинным носом. «Гитлер!» – решила я. И в мозгу моем возникла картина: отец убивает Гитлера. О нем говорит радио, его фотографиями пестрят газеты. Отовсюду несутся радостные возгласы: «Война кончилась! Война кончилась!»
Соседка Субайбат, которая ночевала у нас, встала, резко рванув на себя одеяло.
– Вабабай, Патимат, что ж ты нас не разбудила? Долго мы спали? – спрашивала она, пытаясь разгладить смявшееся за ночь платье, поплевав на ладони.
– Не хотела будить вас, пока очаг не растоплю, – ответила бабушка.
– Погода не угомонилась?
– И не говори, такая напасть! Свирепствует! Не разобрать, где небо, а где земля.
– Патимат, мне приснился хороший сон. Может, это добрый знак?..
– Да услышит аллах твои слова! Рассказывай.
– Вижу я, сестра, огромный луг, взглядом не охватить. Красиво, как в раю. Птички поют, кузнечики стрекочут, пчелы по цветам летают – мед собирают, словом, благодать – середина лета. И вдруг в этом раю появляется огромный дракон, глаза полыхают, изо рта – клубы дыма...
– Ой! – крикнули мы все хором.
– Я задрожала, сердце заколотилось. И вдруг откуда ни возьмись появляется крылатый- огненный кош.. Гибкий, стройный, сбруя и седло – серебряные. Клянусь сыном, показалось, всадник держит в руках не саблю, а молнию, так она сверкала. Наотмашь он ударил дракона, раздался грохот, будто удар пришелся по железному ящику, сабля сломалась, а дракон стал расти, увеличиваться, вот-вот раздавит всадника вместе с конем...
Рассказ Субайбат разбудил остальных. Все уже сидели, затаив дыхание, ловили каждое ее слово. Субайбат смолкла – перевести дух.
– Удачи тебе, ну что же дальше было? – спросила Ханзадай.
– Но тут вдруг сабля всадника стала вдвое длиннее, сверкнула и отсекла голову дракону, которая покатилась с таким грохотом, что показалось: скала откололась и падает в ущелье. Не кровь хлынула из разрубленной шеи – пламя огромное взметнулось ввысь...
– Да будет так! – бабушка подняла руки к небу. – Дракон – это Гитлер, а всадник – Сталин. Скоро мы раздавим врага, как гнилую головку чеснока.
– Да будет так! – вслед за бабушкой руки к небу потянули и остальные.
– А я снов не вижу! Везет же Субайбат,– пожаловалась Ханзадай. Лицо у нее было огорченное.
Мы поднялись, стали хлопотать по хозяйству, но разговор продолжался.
– Хоть бы, – сказала Ханзадай, – скорее убили этого негодяя Гитлера. Неужто у него будет легкая смерть? По-моему, как поймают, его надо привязать к ишаку и возить по свету, чтобы каждый мог плюнуть ему в глаза.
Бабушка не успела ответить – за дверью раздался какой-то звук.
– Метель? – предположила Субайбат.
– Да нет, кто-то плачет! – воскликнула Сапигат и кинулась открывать, забыв даже сунуть ноги в чувяки.
В саклю упала женщина, закутанная в пестрое тряпье. На груди ее и на спине были привязаны двое детей.
– Вуя! Бедняжка! – всплеснула руками Субайбат.
– Быстро принесите с веранды снега, – распоряжалась бабушка, – разденьте их, разотрите. А вы что стали?.. Разуйте женщину!
Еле-еле стянули с нее валенки, сняв тряпье, в которое были замотаны ноги, мы испугались: так опухли они, красные, в ссадинах и кровоподтеках.
Бабушка и Субайбат возились с детьми. Они раздели девочек догола и долго растирали их снегом. Как нельзя кстати оказался тогда бабушкин карман.
Сначала она извлекла перевязанный бечевкой бумажный пакетик, развернула его и бросила на сковородку кусочек жира величиной с грецкий орех. Растопи и его, она натерла им девочек. Затем достала из кармана потемневший кусок сахара, горстку кишмиша и кураги, залила все это кипятком и напоила гостью напоем.
Выяснилось, что женщина не знает аварского, и мне пришлось быть переводчицей. Я не раз бывала вместе с мамой в больнице, прислушивалась к разговорам врачей. Наверное, никогда в жизни я не была так горда, как в тот день. Я стояла посреди комнаты и под пристальными взглядами переводила с русского на аварский. Из того, что говорила женщина, я с трудом понимала половину, но не могла же признаться в этом! Женщину звали Оксаной. Она бежала из захваченного фашистами города. С ней были дочь и мать. Мать Оксаны убило, когда они попали под бомбежку. Они увидели маленькую девочку, которая сидела рядом с мертвой женщиной и повторяла: «Мама! Мама!» Оксана взяла девочку с собой. Несколько суток они провели на каком-то вокзале. Затем им удалось сесть в поезд, который шел в Махачкалу. Они ходили из селения в селение и вот очутились у нас.
– О аллах! Видите, какие муки выпадают на долю людям. Ведь мы тут живем как в раю. Не видим ни пожарищ, ни разрушений...– качала головой бабушка.
– За что же ты послал такие невзгоды? Разбросал людей по земле, как волков, лишил их крова, родины! – всплеснула руками Субайбат.
Затем окружили лежавших в беспамятстве детей. Девочек звали Оля и Надя.
Фазу Алиева,
Народный поэт Республики Дагестан
Рисунок Гулеймат Курбанадамовой
