Журнал «Женщина Дагестана»

Мариам Ибрагимова (1918-1993) – врач, писатель,  публицист, художник и историк.

Автор семи книг, в которых отражена нелёгкая борьба горцев за лучшую жизнь, дружба людей разных национальностей.

Главное произведение её жизни — роман-трилогия «Имам Шамиль». Произведение стало итогом многолетней творческой деятельности и колоссальной исследовательской работы. Рукопись этого произведения пролежала в столе писательницы более 30 лет и была издана в 1991 г. в московском издательстве «Советский писатель». По признанию Расула Гамзатова,  «её роман «Имам Шамиль» по праву является самым лучшим описанием Шамиля и Кавказской войны».

 

Шамиль и Шуанат

(отрывок из романа)

 

Дарго встретил имама в пышном наря­де декабрьских снегов. Над квадратами плоских крыш как белые султаны подни­мались дымки.

Жители аула с нетерпением ждали сво­их сыновей, мужей, братьев. Всё лучшее было припасено для дорогих и близких, возвращающихся с победой из похода. Вместе с запахом дыма из распахнутых дверей вырывались ароматы жареной ба­ранины, лука, чеснока.

Готовились к встрече хозяина и в доме имама. В лучшее платье принарядились жена Патимат, тётушка Меседу и осталь­ные. Красавица Анна тоже ждала пове­лителя. Несмотря на зимнюю стужу, она надела белое платье, накинула шаль, под­нялась на крышу дома.

Ярким, солнечным было зимнее утро. Алмазной россыпью сверкала снежная пыльца в прозрачном воздухе.

Авангард кавалерии показался из лесу. Девушка смотрела из-под руки на воина.

Вот она увидела того, которого так долго ждала, о ком так много думала. Радостное волнение охватило её, ког­да имам, откинув голову, посмотрел на неё и пришпо­рил неторопливого коня.

Ворота шамилевского двора широко распахнулись. Управляющий делами имамата молодой учёный Хаджияв стоял впереди встречающих. Рядом с ним, с радо­стью на лице, переминаясь с ноги на ногу, ждал своего господина Салих. В стороне застыла стража.

Шамиль в окружении старых друзей – наибов и со­ветчиков – въехал во двор. Салих подбежал, схватил коня за уздечку. Хаджияв подошёл первым. Имам протя­нул ему руку.

 – В доме спокойствие и порядок – доложил управ­ляющий.

Шамиль с чуть заметной улыбкой кивком головы приветствовал стражу и дворовых. Двум старикам че­ченцам, пришедшим встречать, подал руку. После это­го к нему подбежали сыновья – старший Гази-Магомед и младший Магомед-Шафи. Отец взял каждого за руку повёл к дому.

В кунацкой ожидали женщины. Первой подошла к имаму Баху. Шамиль обнял мать, спросил о здоровье. Затем подбежала тётушка Меседу, обняла племянни­ка. Патимат низким поклоном молча приветствовала мужа. Маленькая дочь повисла на шее у отца.

До поздней ночи в кунацкой толпились гости. Осо­бенно много было белобородых. Имам любил седых горцев, видавших виды на своем веку. Всегда внима­тельный, умевший с необыкновенной терпеливостью выслушивать говорящего, он казался возбужденным. Старики отнесли это на счёт радости побед.

Было уже поздно, когда разошлись гости. В доме все улеглись, за исключением матери и тетушки, которым хотелось наедине с Шамилем переброситься несколь­кими словами перед сном. Кроме них, не спали ещё две женщины. Жена Патимат, приготовив постель, нервно расхаживала по комнате, гадая, позовёт её в эту ночь долгожданный супруг или нет.

Анна тоже не ложилась. Она отказалась от ужина и не стала переодевать подвенечного платья. Благодаря ему она очутилась в доме имама. В нём хотелось ей ки­нуться в объятия этого сильного красивого мужчины, к которому её влекла сила разбуженных чувств.

Проводив мать и тетушку, Шамиль вышел из своей комнаты. Он стал во весь рост, подойдя совсем близко к стеклянной двери. Анна не отвернулась, не стала де­лать вид, что не замечает. Наоборот, тоже приблизилась к двери и стала, глядя на него с улыбкой. Но имам ушёл. Ушёл не к себе, а в комнату Патимат.

Забилось сердце девушки, загорелась молодая грудь чувством ревности. Она кинулась к двери, распахну­ла её в ожидании, но Шамиль не возвращался. Не раз­деваясь, легла Анна в постель. В душе её спорили два голоса – голос рассудка, повторяющий: «Патимат – жена, а ты кто?», и второй голос: «Не прощу, сбегу!» До утра ей не спалось, весь следующий день она не выхо­дила из своей комнаты. Не хотела видеть никого. Её раз­дражал весёлый голос обласканной жены. А вечером Анна сказала тётушке Меседу:

 – Не зажигай лампу. Я нездорова, хочу лечь пораньше. Но Анна не спала. Она прислушивалась к каждому шороху.

 – Почему в золотой клетке не горит огонь? – спросил имам.

 – Ласточка – так называла Меседу Анну – весь день была скучна, это она не захотела.

 – Может быть, девушка нездорова?

 – Нет, думаю, просто не в настроении.

 – Пойди, если не спит, позови её сюда.

Меседу вошла в комнату Анны.

 – Ласточка, ты спишь?

 – Нет, Меседушенька.

 – Тебя хочет видеть он.

 – Не пойду, – ответила Анна

 – Нельзя. Когда зовёт имам, все должны идти.

Девушка встала. Не подобрав распущенных волос, накинула чёрный шарф. Низко  склонив голову, стала перед повелителем.

 – Садись, – сказал Шамиль.

 Девушка опустилась на ковёр.

 – Посмотри на меня. Разве ты не рада моему приезду?

 Анна молчала.

 – Тебя никто здесь не обижал?

 – Нет, – качнув головой, ответила она.

 – Ждала меня?

 – Да.

 – Меседу говорит, что ты научилась свободно читать Коран. Я очень рад твоим  успехам и думаю, что скоро предпочтёшь единобожие многобожию…

Анна продолжала молчать.

 – Ваш народ наделил Бога человеческим обликом, придумал отца, сына и Матерь Божию. Неверные обожествляют и людей, молятся нарисованным на бумаге или дереве божествам – это же идолопоклонничество! Говорят, ваши храмы увешаны изображениями божеств и святых, а кто их видел? Мы не рисуем своего Аллаха, ибо он не может быть во плоти, он незрим, неощутим, недосягаем. Весь мир, всё живое создано им. Тот, кто не заблуждается, признаёт единобожие и учение, переданное им в минуты откровения Пророку. Прими ислам. Тогда сделаю тебя женой – госпожой моего сердца. Я люблю тебя очень. Даже в минуты жарких схваток твой образ являлся передо мной, он был со мною повсюду днём и ночью, наяву и во сне. Страшная, не­объяснимая сила влечёт меня к тебе. Вот и сейчас хо­чется прижать тебя к груди, осыпать нежными поце­луями, обласкать, как прирученную лань, но я не могу коснуться тебя, ты христианка. Никогда никого, кроме Бога, не умолял, а тебя молю – прими ислам.

Анна продолжала молчать. Её лицо, шея были зали­ты румянцем смущения.

 – Иди, подумай, утром дашь ответ через Меседу.

Сердце не обманывало Шамиля. Оно почувствова­ло ещё до похода неравнодушие пленницы. «Она будет моей женой, примет ислам», – сказал Шамиль, раскры­вая книгу стихов восточных ашугов. Он читал песни о любви. Из многих женских имён, выбираемых им, он остановился на Шуанат. Оно казалось созвучным с име­нем Анны.

С нетерпением ждал имам ответа. Когда вошла Меседу, он по её весёлому лицу понял, что Анна дала со­гласие.

 – Сегодня же. Не будем откладывать, – сказал Ша­миль. – Пусть позовут ко мне Хаджиява, надо распоря­диться обо всём.

К обеду в дом Шамиля прямо из мечети пришли муфтий, кадий, другие представители духовенства. Они сидели в гостиной. Мать Шамиля и тётушка Меседу вве­ли Анну с закрытым лицом. В красном шёлковом платье, в зелёных атласных шароварах, отделанных золоти­стым сутажом, в белом платке, она стояла, не видя тех, кто был свидетелем её обращения в ислам и регистра­ции брака с Шамилем по шариату.

Когда муфтий – глава чеченского духовенства – про­тянул руку Анне, мать имама взяла девушку за правую руку и положила её на ладонь муфтия.

 – Повторяй, – шепнула Меседу.

Муфтий произносил по-арабски слова, непонятные ей, девушка механически повторяла их.

 – Ты согласна стать женой Шамиля – сына Доного Гимринского? – спросил наконец муфтий.

 – Да, – тихо ответила Анна.

В торжественной тишине звучали два голоса: гру­бый, гортанный – кадия и певучий – Анны.

Закончив обряд обращения в ислам и бракосочета­ния, закреплённого печатью и подписями свидетелей, кадий сказал Анне:

 – Отныне ты наречена именем Шуанат и являешься законной женой лучшего из мужей Дагестана и Чеч­ни – гимринского Шамиля.

Мать имама поспешила вывести девушку. Ожидав­шая за дверью Меседу обняла её, поднесла дары. Мно­гие жёны родственников и друзей явились поздравить новобрачную. Только Патимат не подошла к ней.

Шуанат увели в комнату. Эддит, увидев свою воспи­танницу в горском наряде, расплакалась. Надежда на освобождение из плена была окончательно утеряна. В последнее время, видя перемены в поведении Анны, англичанка замкнулась. И до этого она не отличалась особой общительностью, в отличие от добродушной Анны. Эддит не пыталась отговаривать девушку, убедив­шись, что в сердце её пробудилось не простое увлече­ние юности, а настоящая, осмысленная любовь к муж­чине, не похожему на многих.

Имам был равнодушен к увеселениям. На свадьбы приходил редко, чувствовал себя стесненно, особен­но теперь, когда старинные обряды должны коснуть­ся его.

Своему управляющему Хаджияву сказал:

 – Пожалуйста, сделай всё, что полагается, только прошу закончить свадьбу за день, не созывая людей из­далека.

Весь день он провёл в библиотеке. Здесь встречал почтенных старцев, пришедших поздравить его с бра­косочетанием. Здесь угощал, дав молодёжи возможность попеть и поплясать в кунацкой. Невеста тоже не выходила из девичьей. Она сидела в углу, как горянка, с закрытым лицом, в окружении девушек и женщин. Гостей на свадьбе было мало. Разгулявшийся накануне буран занёс тропы и дороги, намёл большие сугробы в лощинах и ущельях. Шамиль радовался непогоде. Салих и другие юноши с утра разнесли немощным, сиро­там и бедным вдовам мясо и другие угощения. К вечеру ветер разогнал тучи. Из-за клочьев разорванных обла­ков выплыла луна. Её мягкий свет, отражённый снега­ми, рассеял мрак зимней ночи.

Из кунацкой ещё доносился шум веселья, когда Меседу, подойдя к Шуанат, сказала:

 – Пойдём, дочь моя, да будет благословенным этот час!

Шуанат, вздрогнув, поднялась и послушно после­довала за тётушкой Шамиля, которая привела её в ма­ленькую спаленку имама.

-Доброй ночи вам! Сына-первенца! Долгих лет согласия!

Когда Меседу ушла, Шуанат откинула с лица лёгкий шёлковый платок, оглядела комнату. Несмотря на от­сутствие мебели, здесь всё казалось уютным – от тепла до пёстрых ковриков, которыми были увешаны сте­ны, устлан пол. В одном из углов спальни на полу была разостлана постель.

Шуанат подошла к стенной нише, где горела лампа, прикрутила её и встала у окна. За окном было светло как днём. Казалось, под неугомонные звуки зурны плясал ветер, поднимая шум в лесной чаще.

Сердце у Шуанат заныло от нахлынувших дум. Ей вспомнился день, когда она, в подвенечном платье, газовой фате, с букетом белых роз, садилась в карету Рыдала мать, плакали подруги. Под нежные звуки восточных мелодий бойко отплясывали захмелевшие парни. На лёгких карабахских скакунах гарцевали моздокские кавалеры и сваты, присланные женихом из Ставрополя. Карета, сопровождаемая нарядной тол­пой провожающих, катила к окраине города. За нею следовали подводы, груженные приданым, рядом еха­ли верховые. Кавалькада присоединилась к обозу, сле­довавшему в Ставрополь. В те минуты она видела себя в роли молодой генеральши, утопающей в роскоши, сверкающей красотой на весёлых столичных балах. И вдруг в течение нескольких минут всё оборвалось и перевернулось. Судьба занесла её в неведомый край, к незнакомым племенам. Тогда Анна молила Бога, чтобы он ниспослал ей смерть. Её лихорадило от одной мыс­ли об абреках, жизнь которых описывалась ужасной, а нравы – дикими. Их вождя она боялась пуще огня. Он представлялся ей полузверем, одетым в невыделан­ные шкуры, вооружённым луком и стрелами, с глаза­ми, мечущими молнии, с голосом, подобным разрядам грома.

Каково же было ее изумление, когда она увидела строгого, хорошо одетого стройного горца средних лет. Она была поражена белизной его рук, чистотой его ногтей и каким-то необыкновенным взглядом, в кото­ром гармонично сочетались спокойствие с пылкостью, доброта со строгостью, простота с мудростью.

Наконец она была не только пленена его рыцарским благородством, но и полюбила его. И всё же где-то в глубине сознания тлели угольки вспыхнувше­го когда-то страха перед ним. Теперь, когда она стала законной супругой имама, правителя чуть ли не поло­вины Кавказа, кто знает, какими страстями он наделён, что проявится в его отношении теперь. Единственная дочь моздокского богача, изнеженная, заласканная, Анна боялась даже холодного взгляда. В минуты тоски она жалась к гувернантке или Меседу, успокаивалась, когда женщины гладили её голову, плечи, руки...

Она не шевельнулась, когда скрипнула дверь. Мяг­кую поступь его легкой походки Шуанат осязала. Вот он подошёл, осторожно стал рядом с ней.

 – Ласточка моя. – Рука мужа скользнула по гладким волосам девушки. Шуанат закрыла глаза, откинула го­лову. Она почувствовала горячее дыхание, губы его едва коснулись ее бровей, глаз, щёк. Этот сильный большой мужчина ласкал её так нежно, так бережно, как будто перед ним был младенец.

 – Боже мой... – прошептала Шуанат, млея от счастья.

 – Не говори больше так. Скажи: «О Аллах!» Благодари его за эту ночь, за то, что сердцам нашим суждено до­стичь вершины блаженства в порыве обоюдной любви. Это блаженство подобно райскому... – шептал он.

Шуанат доверчиво обви­ла его шею. Шамиль взял её на руки...

Короткой показалась им ночь. Под утро, смыкая уста­лые глаза, Шуанат сказала:

 – Обещай исполнить одну мою просьбу.

 – Обещаю, – ответил Ша­миль ласково.

 – Прошу тебя, подари свободу Эддит, отправь её в Моздок, оттуда, может быть, она вернётся на родину. Ина­че она умрёт от тоски.

 – Хорошо, я освобожу твою учительницу. Откуда она родом? – спросил Шамиль.

 – Есть такая страна – Англия, может быть, слышал о ней?

 – Слышал, что, помимо Турции, Ирана, Аравии и Рос­сии, существуют страны Англия и Франция, которые находятся за морями, населены племенами иноверцев. Только не могу понять, каким образом судьба занесла эту женщину в наши края? Мужчину – воина или масте­рового – может забросить на чужбину нужда или необ­ходимость... Что могла искать Эддит в Моздоке?

 – Её выписал мой отец из Петербурга, из столицы, в которой живёт царь, специально, чтобы учить меня языку и хорошим манерам, – пояснила Шуанат.

 – Хорошим манерам и поведению дети должны учиться у своих родителей, если они порядочные люди. А что касается языка, знать любой необходимо и по­лезно даже неучёным. Одно не нравится мне у твоей учительницы – непокрытая голова и оголённая шея. Сла­ва Аллаху, что хоть платье носит до пят, а то без длинных шаровар была бы срамота одна... – рассуждал Шамиль.

Через неделю после свадьбы англичанку Эддит уса­дили на скрипучую арбу, поскольку она отказалась сесть на лошадь, и повезли в сторону Моздока, к царскому тракту. Когда показался город, возница и сопровож­дающие англичанку верховые остановили арбу. Эддит сошла с неё, взяла узелок с вещами и, не оглядываясь, поспешила в сторону крепости…