В тот солнечный осенний день коллектив нашей телекомпании побывал на двух соболезнованиях: в одной семье – перед похоронами, в другой – после.
Беда пришла в один день к двум нашим сотрудницам, близким подругам – Маржане, редактору вещания на кумыкском языке, и Асият – режиссеру монтажа. У них погибли братья в одной спецоперации, но по разные стороны...
Во дворе дома Маржаны (она жила неподалеку, и поэтому мы пошли сначала туда) уже собралось много народа. Тимур, старший брат нашей коллеги, был офицером МВД и погиб в ходе спецоперации в Махачкале.
Описать горе родителей Маржаны, потерявших единственного сына, его молодой жены и самой Маржаны, оставшейся без брата, невозможно.
В доме все вспоминали Тимура. Отлично учился в школе, отслужил в армии, получил юридическое образование в военном вузе, стал кадровым офицером.
У дома погибшего состоялся траурный митинг. Проводить в последний путь героя пришли и представители руководства республики, и главы силовых структур, и общественные деятели.
Больно было смотреть на родных Тимура – сгорбившись, в толпе мужчин стоял отец; мать с какой-то пугающей покорностью принимала соболезнования; молодая жена с рыданиями припадала к неподвижному телу, потом отстранялась, застывала…
Маржана, увидев нас, кинулась навстречу. Что могли мы сказать ей в утешение?! Нет таких слов, которые могли хотя бы притупить страшное горе! Не увидев среди нас своей близкой подруги, она, не удержавшись, спросила: «Ася не знает?» Пришлось рассказать, что беда пришла и в Асин дом, и что мы отсюда пойдем к ней на соболезнование.
«Рамазан?» – побледнев, прошептала Маржана…
Прощаясь с Маржаной и ее матерью, только и смогли выдавить из себя традиционное «здоровья вам и вашим детям», и горько поплелись на встречу с другой бедой.
***
У нас на работе все знали, что Рамазан, младший брат Аси, год назад ушел из дома, точнее, уехал на отцовской «десятке», фактически угнав у отца автомобиль, да еще прихватил все денежные сбережения семьи. Ася рассказывала, что через неделю он позвонил родителям и сообщил, что уходит к «братьям», что забрал машину и деньги не для себя, а для угодного Всевышнему дела …
Во дворе и в доме стояла тишина – людей было совсем немного. Никто не плакал. На кухне суетились женщины, пахло халвой. Отец Аси стоял с мужчинами во дворе, мать, Асият и ее сестра сидели в доме.
Семья Асият интернациональная: мама – аварка, отец – даргинец, а говорили на кумыкском и на русском языках, как и во всем поселке Тарки, где они жили.
Ася тоже заметила, что среди приехавших на соболезнование нет ее близкой подруги, и мы, с трудом подбирая слова, объяснили причину отсутствия Маржаны. В комнате повисло тягостное молчание – семья Аси знала, где служил Тимур…
Гнетущую тишину прервала мать Аси Раисат, она начала рассказывать, каким красивым и нежным ребенком был ее сын в детстве. Мы уже приготовились услышать «трогательную» историю, как хороший мальчик, невинный, богобоязненный, случайно оказался на месте спецоперации… Или юношу специально «подставили» ради очередной «звездочки» коварные спецслужбы – в общем, вариантов могло быть несколько, а суть одна: сын ни в чем не виноват и никому зла не желал. Но мы ошиблись.
Женщина неожиданно спокойно призналась: «Я знала, что он живым домой не вернется».
Она не плакала, не причитала: закрыв глаза, словно прокручивая перед собой кинопленку, делилась с нами, видимо, самыми важными для нее картинками из жизни сына. «После школы увлекся бодибилдингом, мы радовались, что спортом занимается. Там, в тренажерном зале, подружился с ребятами, которые строго соблюдали исламские обряды. Стал много читать; не сразу я обратила внимание, что это не простые книги. В мечеть регулярно ходил. Нигде у меня не ёкнуло, довольна была, что не пьет, не курит, в ночные клубы не ходит…
Да нет, мы не были безучастны, – женщина как будто разговаривала с нами, хотя мы сидели молча, не шелохнувшись. – Когда он начал командовать, во что одеваться сестрам, с кем общаться отцу, не садился с нами за стол, потому что мой муж любил выпить стаканчик пива за обедом, отец вышел из себя, накричал на него. Бесполезно. С нами жил чужой человек, и самое ужасное – мы ничего не могли с этим сделать. Много раз пытались поговорить, достучаться до его души – как будто не стало этой души. Пытаюсь обнять – просто каменеет; под руками не теплое тело младшего ребенка, а какой-то сгусток напряженности и враждебности.
Женщина неловко поднялась, вышла из комнаты и тут же вернулась с фотографией. На нас смотрело обычное молодое лицо, очень симпатичное, даже приветливое.
– Муж так хотел сына, так радовался его рождению! – Она поставила фотографию на комод и вернулась на свое место. – Не знаю, поймете ли вы меня правильно, но когда сын ушел из дома, я смирилась, уже тогда я поняла, что мы его потеряли. Сегодня мы похоронили тело сына, в котором уже давно жила чужая душа – он ведь так и сказал, что мы ему никто, что нам даже не по пути, потому что мы «неправильные», что теперь у него есть настоящие братья и сестры.
Мы слушали Раисат и пытались представить, как это возможно, чтобы дети отрекались от своих родителей, которые их вырастили, и как с этим продолжать жить родителям.
– Через месяц после ухода сына к нам домой пришли люди в штатском, – продолжила женщина свое печальное повествование, – они-то и сообщили нам, что сын значится в розыске. На него и на других участников вооруженной группы разосланы ориентировки. Нам объяснили, что если Рамазан появится дома, нужно обязательно уговорить его явиться с повинной, «хоть в живых останется». Так сказал мне один из них. Да разве я не знала, какой конец у этих историй! Окружат дом, пойдет спецоперация… У нас ведь и другие дети есть, о них тоже мы должны заботиться. Девочкам замуж выходить, свои жизни строить, – она говорила все это с каким-то жутким спокойствием, а может быть, обреченностью. Кто знает, что думала и что испытывала мать, когда обрушился ее дом, когда перед лицом смерти все становится до боли ясным и необратимым…
– Я вот думаю, могли мы принять его взгляды, его представления о том, что хорошо или что плохо? Я видела, как другие родители от страха потерять своего ребенка потакали ему во всем: матери оделись в хиджабы и дочерей своих заставили, сами начали чуть ли не пропагандировать «правильную» религию… А чем была плоха наша, старая, которую передали нам наши предки? Чем дагестанский платок моей матери хуже арабского хиджаба? Не знаю, – смолкла Раисат и застыла, опустив голову. В комнате опять воцарилось молчание.
За все время, пока мы были у Асият, никто из членов семьи не высказал даже слова упрека или проклятия в адрес силовиков, никто не попытался оправдать юношу. Мужественно и без лицемерия приняли они эту страшную трагедию, унесшую жизнь единственного сына.
Раисат подняла голову, тяжело вздохнула. По лицу женщины медленно покатились слезы, одна за другой, неторопливо, как будто жили своей, отдельной от нее, жизнью. Слезы сердца, которому и не прикажешь, и не объяснишь...
