(воспоминания режиссёра фильма)
Ирина Поплавская (1924 – 2012) – режиссёр «Мосфильма», актриса, сценарист, заведующая кафедрой кино и театра Государственной академии славянской культуры.
Она сняла фильмы «Месть», «Дорога к морю», «Джамиля», «Я – Тянь-Шань», «Горянка», «Василий и Василиса», «Матвеева радость», «Очарованный странник». Фильм «Джамиля» получил несколько высоких наград на международных кинофестивалях.
В книге «Мой фильм» (2004 г.), в главе «Мой Дагестан», Ирина Поплавская вспоминает, как она в 1975 г. снимала фильм «Горянка» по поэме Расула Гамзатова и как трудно было отстаивать от руководства и партийных органов каждую сцену картины. В главных ролях снимались Татьяна Шумова (Асият), Ислам Казиев (Осман), Рамаз Гиоргобиани (Юсуп), Патимат Хизроева (Хадижат), Барият Мурадова (мать Османа), Софья Пилявская (учительница Вера Васильевна) и др.
Публикуем воспоминания режиссёра в сокращении…
«В фильме «Горянка» меня волновала не столько проблема закрепощения и раскрепощения дагестанской женщины – она была на поверхности, и хотя, возможно, до сих пор актуальна для Кавказа, но это проблема местная; а мне хотелось говорить о том, что наболело в России – о необходимости свободы не только для горской женщины, а для каждого человека на земле. В 70-е годы в России это была проблема острая.
И ещё я хотела сказать фильмом об опасности «вещизма», о страсти к деньгам и вещам, к их накопительству, которая завладела не только кавказскими республиками. Иметь деньги и вещи – это неплохо, но когда они ставятся прежде человека и превыше всего – это опасно. Я видела опасность, но даже не могла предположить, как чудовищно возрастёт она и разрастётся в торжествующее мещанство «новых русских», каких страшных форм она достигнет в торговле людьми, в превращении людей в рабов, в убийствах ради наживы, в терроризме.
И создавая вместе с актёром Исламом Казиевым и снимая на пленку характер собственника, негодяя и головореза, жениха Асият, бухгалтера Османа Салманова, я и помыслить не могла, как «расцветет» этот характер на Кавказе.
Я хотела снять общечеловеческую, не местную картину. Я не могла говорить, повторяю, только о необходимости свободы для горской женщины, как это было в поэме Расула Гамзатова, а хотела говорить о необходимости свободы для человека вообще, для человека в России, о его праве высказывать свои мысли и самому решать свою судьбу. В условиях крайней несвободы советского строя это было важно.
Дух Лермонтова до сих пор витает над кавказскими горами, над Дагестаном. Я ввела в сценарий лермонтовский лейтмотив – отрывок из «Мцыри», который в начале Асият читает на экзамене, и он трижды необходимо повторяется в драматургии фильма.
Давным-давно задумал я
Взглянуть на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы...
Этим вопросом, прямо обращенным в зрительный зал, к людям, должна была закончиться картина.
И тут я узнала, что такое настоящая «резня». Лермонтов и его вопрос, для чего рождается человек на земле, произвели на нашу цензуру действие красной тряпки на разъяренного быка. Ни одна моя картина не подвергалась столь жестокой и беспощадной ампутации. Даже вполне безобидную первую сцену фильма, когда на Асият в горах набрасываются сторожевые собаки, изъяли ещё на стадии литературного сценария – ее не разрешили «осмечивать», – не дали на съёмку денег.
Потом, когда я с киногруппой работала в Дагестане, мосфильмовская главная редакция прислала мне и моему директору предписание не снимать целый ряд эпизодов и кадров. Это было противозаконно: моя режиссерская разработка была утверждена в Госкино. Но разве смотрели тогда на закон?
За выполнением предписания неусыпно следили директор и редактор картины, и я физически не могла осуществить съёмки, хотя видела, что мне разрушают фильм. А уж после того как группа вернулась в Москву и я показала вчерне сложенный материал – началась настоящая вакханалия резни. Меня забросала поправками вся редактура, поправками, часто взаимоисключающими и противоречащими друг другу…
Я лежала под поправками, словно под обломками дома. По ночам мне казалось, что у меня отрезают руки и ноги, и я вскрикивала, испытывая физическую боль за свой фильм.
Положение усугублялось еще тем, что один из тайных друзей-недругов Гамзатова настроил соответственно дагестанский обком и не искушенного в хитросплетениях киноинтриг Расула. Я оказалась на проволоке одна и шла без сетки.
В Дагестане каждый аул исповедует какое-нибудь одно ремесло: есть аул златокузнецов, аул глиняной утвари, аул инкрустаций по дереву, аул ковров и есть аул Цовкра – аул канатоходцев.
Как и в Средние века, его жители странствуют по городам и горным посёлкам, приходят всей семьей, с детьми, натягивают между домами канат и начинают на нем работать. Я сняла такого канатоходца: он идет по канату на фоне неба, и кажется, что перебегает по облакам с горы на гору. Этот кадр тоже вырезали, но он стоял у меня перед глазами, когда шла вся эта возня с резнёй.
Возможно, картину разрушили бы дотла, если бы не вмешался Бондарчук. На правах художественного руководителя объединения «Время», где создавался фильм, он заявил, что берет огонь на себя, что разберётся в 127 данных картине поправках вместе со мной. Таким образом была отсечена свора соглядатаев и часть придирок. Поступок Бондарчука был не только во спасение картины, но и меня как режиссера.
Татьяна Шумова, исполнительница роли Асият
Нам пришлось перемонтировать фильм и все-таки выполнить некоторую часть поправок. Не скажу, чтобы картина от всего этого выиграла.
Из неё многое ушло: ушёл горский фольклор, наивно-поэтический, как глиняные игрушки Зубайдат Умалаевой, ушла интонация лирики, смешанной с иронией, та драмо-комическая нота, характерная для поэзии Гамзатова, и, конечно, ушла тема вольности. Картина стала обычной, приемлемой, но лишилась своего своеобразия.
Я поехала с ней в Дагестан, показать её после выполнения поправок дагестанскому обкомовскому начальству, – без его одобрения «Мосфильм» не принял бы картину.
И тут произошел страшный, анекдотический случай, о котором до сих пор никто, кроме меня, не знает: мне загрузили в яуфы (ящики для фильмокопий) неисправленную, непеределанную копию картины; я привезла её в Дагестан и вдруг, во время просмотра, увидела, что – по ошибке ли, по умыслу ли – но мне дали первоначальный вариант, против него как раз и возражал обком. С ужасом я сидела на просмотре, который остановить уже не могла, и ждала разоблачений. Но никаких разоблачений не последовало.
Первый секретарь сказал, что после поправок картина много приобрела, что она ему понравилась, и он предложил показать её на другой день, на съезде чабанов. У чабанов «Горянка» имела большой успех, мне дали «хорошую» бумагу, что переделки принимаются, что картина обрела «высокое идейно-художественное качество», и я вернулась победительницей. Горе состояло в том, что я не могла никому рассказать, что в Дагестане обком по ошибке принял первоначальный вариант, и дальнейшие копии стали распечатываться с негатива «исправленного».
В истории с «Горянкой», да и не только, в истории всей моей работы на «Мосфильме» я с благодарностью и признательностью вспоминаю Сергея Федоровича Бондарчука. Вероятно, не я одна – он помог и поддержал многих режиссеров и актеров. Он был защитник и спаситель. Он был борец и воин. Истинно русский воин – с милосердным сердцем».
